БИТВА ЗА МОСКВУ. 1917. ПЕРВЫЙ АКТ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ. Двоевластие и ожесточённые бои в «белокаменной». ЧАСТЬ 2-я.
Автор: Ольга Егорова

Сто лет назад в Москве шли ожесточенные бои между левыми радикалами, сторонниками вооруженного переворота в Петрограде, с одной стороны, и горсткой офицеров с юнкерами, «ударниками», добровольцами и гимназистами — с другой.

«КАК ПОДКОШЕННАЯ ТРАВА…»
Сохранилось немало свидетельств, показаний и мемуаров участников событий в Кремле. Одно из них принадлежит В. С. Арсеньеву, юнкеру Александровского училища. Их автор — выпускник Московского университета, прошедший путь от служащего московского Главного архива МИД до вице-губернатора Пскова.
После февральских событий Арсеньев покинул Псков, поскольку дальнейшее пребывание в городе грозило ему физической расправой, и открыл юридическую практику в Орле и Туле, а затем перебрался в Москву. В июле был призван на военную службу, хотя даже во время Русско-японской войны, когда он окончил университетский курс, Василий Сергеевич был освобожден по зрению. В августе попросил принять его в Александровское военное училище. Среди «зеленой» молодежи он был единственный взрослый мужчина.
«В училище нашел всех крайне взволнованными, — вспоминает Арсеньев, — через несколько минут после моего прихода раздалась команда строиться, и временно командующий ротой (ввиду того, что командир роты князь Друцкой поспешно уехал в имение) доблестный капитан Ковецкий сообщил о выступлении большевиков в Петрограде, и что ожидается их выступление в Москве, после чего предложил нежелающим сражаться выступить вперед; в нашей роте таковых не оказалось, в остальных же ротах их было человек 15-20, которые немедленно были изолированы.
Нашу роту отправили на охрану Казначейства на Воздвиженке, рядом с коей, в типографии «Московского листка» в Ваганьковском переулке гостили большевики; к вечеру мы вернулись в училище, а на другой день с первой ротой были отправлены под вечер в Манеж. В Кремле засел 56-й полк, который сначала разоружился, согласился выйти из Кремля, но затем, основываясь на двойственности полковника Рябцева, отказался выйти; между тем в Кремле находился прекрасно снабженный Арсенал и огромные святыни и богатства соборов, дворцов, Патриаршей ризницы и Оружейной палаты. Ввиду этого было решено взять Кремль на заре приступом, были приготовлены штурмовые лестницы. Кремль весь был окружен юнкерами, и на Красной площади уже к ночи были небольшие стычки.
Наша рота засела в Манеже с тем, чтобы на заре начать штурм. Было выставлено охранение по Александровскому саду и по Моховой до Театральной площади; около дома генерал-губернатора, занятого большевиками, знали мы, что сосредоточены большевистские силы, в том числе только что вечером пришедший к ним полк самокатчиков и часть артиллерии.
Ночью объезжал посты в коляске, запряженной парой серых, полковник Рябцев и громко здоровался с укрытыми и спрятанными людьми на постах; как мы говорили, это была явная провокация, ибо немедленно эти места начинали обстреливаться со стен Кремля.
На заре вдруг пришло известие, что 56-й полк сдается, и наша рота первою вошла в Троицкие ворота… Я был послан с 5-ю товарищами проверить в казармах 56-го полка, все ли оружие солдатами выдано. Тем временем на Сенатской площади был выстроен без оружия весь полк, перед которым было набросано кучами сдаваемое им оружие. В казармах я нашел во всех помещениях кучки солдат и, к моему удивлению, массу несданного оружия, даже не запрятанного; отдав приказание его пока собирать в кучки, я с товарищами продолжал обход помещения, как вдруг услыхал выстрелы; взглянув в окно, я увидал, что солдаты, как подкошенные, падают, и на площади идет какая-то сумятица…
Оказывается, план 56-го полка будто был таков: впустив небольшое количество юнкеров в Кремль и, видимо, им подчинившись, по сигналу броситься и уничтожить их; бежавшие навстречу нам солдаты должны были наверху в казармах забрать оружие и напасть на юнкеров», — свидетельствует Арсеньев.
В дальнейшем он преподавал генеалогию и геральдику в Московском археологическом институте, работал в комиссиях по редактированию Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого и «Старой Москвы». В конце 1933 года вместе с семьей покинул Россию. Умер в эмиграции в Брюсселе в 1947 году. Похоронен на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.
Еще один из очевидцев, оставивший воспоминания — преподаватель и командир роты Московской школы прапорщиков А. Г. Невзоров. Ветеран Первой мировой войны. В дальнейшем — участник Белого движения на Юге России и участник 1-го Кубанского «Ледяного» похода.
«В Кремле оказалась большая толпа солдат, думаю около ста человек, все это были запасные, которые получили право на увольнение домой, и сидели на своих сундуках перед казармами, в которых они жили. Это были пожилые люди, бородачи. Они не могли выйти из Кремля, так как ворота были заперты. И когда юнкера вошли в Кремль, то или по ошибке, или из озорства с чердака городской думы был открыт пулеметный огонь по этим бородачам. Юнкера не сделали по ним ни одного выстрела. Большинство этих бородачей оказалось убитыми и ранеными. Юнкера, посланные на чердак городской думы, нашли там пулемет и ленту стреляных гильз. Пулеметчик же сбежал».
Позвольте! Все мемуарные материалы не стоит рассматривать с «лупой критики», поскольку «Errare humanum est» («Человеку свойственно ошибаться»). Но воспоминания… это такая хитрая штука, которая с течением времени становится все более и более избирательной — вероятно, истина все-таки остается «где-то посередине» (или вообще в другом месте). Однако…
Между зданием Думы и Кремлём расположен Исторический музей, который «прикрывает» вид на Кремль, да и стены Кремля довольно-таки высокие — так что пулеметный огонь «с чердака городской Думы» по площадям Кремля вести никак невозможно, оттуда лишь просматривается Воскресенская площадь и Александровский сад.
Как уже говорилось, стрелять могли и с чердака Арсенала или казарм (внутри Кремля), но юнкера только вошли в Кремль, так что у них физически не было времени, чтобы затащить пулемет на верхотуру одного из этих двух зданий. Если же допустить, что из пулемета («от Троицких ворот») стреляли сами юнкера, то это было равнозначно самоубийству с их стороны, поскольку все оружие еще не было сдано солдатами (их было не менее пятисот человек, а не «около ста»), которые частично еще находились в здании казарм.
Предполагают также, что в тот момент могли сдать нервы у кого-то из белогвардейцев. Такой точки зрения придерживается доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН Владимир Булдаков: «…Около Арсенала солдаты сдавали оружие, юнкера держали их под прицелом, между ними постоянно возникали мелкие конфликты. Вероятно, у какого-то юнкера-пулеметчика просто не выдержали нервы, он — может, даже случайно — открыл огонь по толпе, после чего началась беспорядочная стрельба».
Но такой «срыв» был бы сразу пресечен офицерами. А ведь пулемет «садил» очередями несколько минут кряду. И как объяснить тогда наличие погибших среди самих юнкеров?..

«НЕБЕСНАЯ СОТНЯ И РАССТРЕЛ КРЕМЛЯ»
Еще раз обратимся к свидетельствам очевидцев из книги Яниса Пече «Красная гвардия в Москве в боях за Октябрь». «В это время около стены (кремлёвской — Ред.) проходили броневики… Остановились и открыли огонь по стрелявшим. Солдаты, увидя их, решили, что это наши броневики, и усилили огонь. Но вдруг броневики остановились и открыли огонь по стрелявшим. Солдаты были ошеломлены, но все же продолжали стрелять», — рисует картину боя, отнюдь не перестрелки, автор книги, один из создателей и командиров Красной гвардии.
Солдат Базякин, находящийся в описываемый момент в плену у юнкеров: «Пододвинулись друг к другу и опять слышим, затрещали пулеметы по нам». То есть пулеметы (причем, во множественном числе) бьют и по белогвардейцам, и по солдатам. Без разбора.
Он же: «Опять прекратили. Опять выходят офицеры и говорят: «Ваши стреляют, встань же»». То есть у офицеров в это время уже не оставалось сомнения, кто фактически вел огонь на поражение безоружных солдат.
Примечательно, что эти свидетельства, пусть и в отредактированном виде, были опубликованы в 1929 году не где-нибудь, а в советской России! Очевидно, на тот период еще не существовало «канонической» версии расстрела юнкерами безоружных солдат, утвердившейся в последующие годы.
И еще можно было прочитать у того же Яниса Пече: «Когда юнкера вошли в Кремль, был удобный и решительный случай в пользу Красной гвардии, — они шли густыми колоннами и страшно были робки и несмелы. Вот в этот момент возможно было побить все колонны не только из пулеметов, но даже из винтовок. А ведь у нас были почти на каждой колокольне пулеметы и достаточное количество лент — у некоторых доходило до 15 ящиков. Солдаты были уверены, что мы отстоим Кремль, и побили бы юнкеров, в особенности благодаря тому, что они шли колоннами».
Александр Захваткин в статье «Небесная сотня и расстрел Кремля» восстанавливает события 28 октября следующим образом: «После того, как Берзин принял решение открыть ворота Кремля, радикально настроенные повстанцы решили стоять до конца и, выждав момент, когда началось разоружение, открыли огонь по юнкерам. Те, в свою очередь, открыли ответный огонь, но стреляли они не по безоружным, а по вооруженным повстанцам, засевшим в зданиях вокруг площади».
Безоружных, как предателей, расстреливали как раз сами повстанцы. Это подтверждается свидетельством красноармейца Страхова, которого застали во время перестрелки с юнкерами с оружием в руках, но при этом не расстреляли, и он дожил до начала обстрела Кремля повстанцами. То, что юнкера были намеренно втянуты в эту провокацию, подтверждается свидетельством солдата Базякина. Огонь повстанцы могли вести как из здания напротив Арсенала и из Потешного корпуса, так и самого здания Арсенала».
Для провокаторов и противников мирного исхода было неважно, кого поливать свинцом. Для них разоружившиеся солдаты были серой массой, Россия — «охапкой дров в огне Мировой революции» (формулировка Л. Троцкого). Тем более что расстрел в Кремле, до крайности возмутивший и разъяривший солдат гарнизона, достиг своей цели и стал «точкой невозврата», после которой в Москве начались масштабные боевые столкновения.
Очевидно, что огонь вели обе стороны. И не исключено, что провокация была устроена «третьей силой», желавшей заварить кровавую кашу. Как это было 22 февраля 2014 года в Киеве, когда снайперы, находившиеся в здании гостиницы «Украина», вели прицельный огонь по вооруженным сторонникам Майдана и бойцам «Беркута». Чтобы списать все на «кровавый режим Януковича». И создать нужный образ «небесной сотни» для финальной части государственного переворота.
Наличие некоей «третьей силы» подтверждает и митрополит Вениамин (Федченков), живший в тот период в Кремле: «…Ворота Кремля все были заперты. Передавали, что около пяти часов утра юнкера прислали ультиматум сдаваться. Большевики отказались: их было здесь около 600 человек. Раздался пушечный удар в Троицкие ворота, еще и еще. Юнкера ворвались, и после небольшой, по-видимому, схватки большевики сдались…
Нам с архиепископом Кириллом, тогда Тамбовским, нужно было идти на заседание Собора (Собор Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. — Авт.). И мы вошли, направившись к тем же Троицким воротам, около которых собраны были и пленные большевики… И тут разразилась катастрофа. Наверху, вероятно, на этой самой башне, были еще большевистские пулеметы. Около пленных ходили группы юнкеров-победителей. И вдруг на всех них, без разбора, полился огненный поток пуль… Юнкера и солдаты стали падать как подкошенная трава. Скоро пулеметчика «сняли» выстрелами снизу, и опять наступила тишина. Только я сам видел, как наросла за эти несколько минут гора трупов…» («На рубеже двух эпох». М., 1994. С. 162).
Уже в годы другой войны, Отечественной, митрополит Вениамин решительно выступил против Гитлера, призвав русскую эмиграцию забыть разногласия и оказывать помощь Советскому Союзу. Летом 1943 года состоялась встреча владыки с Генеральным консулом СССР в США Евгением Киселёвым, по совету которого и были написаны автобиографические очерки «На рубеже двух эпох».
Зимой 1945 года митрополит Вениамин прибыл в Москву, участвовал в Поместном Соборе РПЦ. Через три года окончательно вернулся на Родину. Скончался в 1961 году в Псково-Печёрском монастыре.

РАПОРТ ГЕНЕРАЛА КАЙГОРОДОВА
Расстрел в Кремле — а то что расстрел как таковой был, это не вызывает сомнений, — требует тщательного исследования, поскольку он стал ключевым событием последующих событий, их идейным оправданием.
Одним из широко цитируемых документов является «рапорт генерала Кайгородова», начальника Московского артиллерийского склада в Кремле. Повсеместно в газетно-журнальных публикациях его путают с другим Кайгородовым — Михаилом Никифоровичем, иркутским губернатором в 1905-1906 годах, о судьбе которого после 1916 года ничего не известно.
«Кремлёвский» Кайгородов — Андрей Александрович, тоже генерал-майор. Участник Русско-турецкой и Русско-японской войн. Его рапорт адресован начальнику артиллерии Московского военного округа. Приводить его целиком нет необходимости, остановимся на главных моментах.
«Доношу о событиях, разыгравшихся в Кремле и арсенале с 26 октября по 3 ноября в моем присутствии. 26 октября утром в Кремль прибыл назначенный Военно-Революционным Комитетом комиссар Кремля Ярославский и комиссар арсенала по выдаче оружия прапорщик Берзин. Последний потребовал об отпуске из склада 1700 винтовок по наряду Революционного комитета.
Так как оружие стало разбираться самовольно, то прибывшим вр. и. д. начальника склада, полковником Лазаревым был собран комитет, в который приглашен прапорщик Берзин, предъявивший свой мандат. Было постановлено, что склад подчиняется распоряжениям Военно-Революционного Комитета, но чтобы каждое требование на оружие было засвидетельствовано прапорщиком Берзиным, который и расписывался в получении наряда оружия».
Фиксируем этот момент — руководители склада перешли на сторону ВРК и обеспечили восставших в Кремле всем необходимым оружием.

Далее читать – тут:

БИТВА ЗА МОСКВУ. 1917. Часть 1-я.

Фотогалерея: