МЫ — ГРУППА «А»! Сегодня день рождения отмечает вице-президент Международной Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа», шеф-редактор газеты «Спецназ России» Алексей Филатов

НА ПУТИ В «АЛЬФУ»
— Алексей Алексеевич, как Вы попали в «Альфу»? Почему выбрали эту специальность?
— Я родился в семье военного, прожил все свое детство и юность в военном городке и, наверное, это прежде всего предопределило мой выбор. Хорошо помню, с каким чувством хотел служить в армии. Это был 1982 год, но каково было уважение, с которым тогда относились к военным! Военный — это был не инженер, не ученый, не шоумен. Это был военный, защитник Отечества! Те традиции, тот дух, который в последующем почерпнул в подразделении «Альфа» — я нигде подобного больше не встречал. Это было что-то неординарное, необычное, аж мурашки по телу…
— Где Вы получили первое профессиональное образование?
— В Орловском Высшем военном командном училище связи имени М. И. Калинина, окончил его с красным дипломом и попал служить по специальности, как сейчас принято говорить, на «паркетную службу» в 15-е управление КГБ.
— Почему «паркетную»?
— Это была эксплуатация вычислительного центра, который обеспечивал пуск ракет стратегического назначения и оповещение о ядерной угрозе от других государств.
— Дело важное и нужное, разве не так?
— Конечно, да! Но в процессе работы, а она продолжалась шесть лет, я понял, что меня интересует какая-то экстремальная, настоящая военная служба, такая, о которой пацаны мечтают, по фильмам, по всяким историям патриотическим. Хотелось заниматься настоящим мужским делом. Узнал, что существует спецподразделение КГБ, которое занимается борьбой с терроризмом, и для себя принял решение, что мне надо служить именно там. Это было связано и с объективными вещами — я с детства занимался спортом, был уже мастером спорта по военно-прикладному многоборью, куда входила стрельба, бег, плавание, гимнастика.
— Получается, Вы пришли еще в советскую Группу «А»?
— Нет, хотя первый заход был в 1990 году. Я прошел все испытания и уже ждал, что меня зачислят в отряд, но тут меня огорошили. Выяснилось, что отдел кадров совершил ошибку. Он не учел того, что у меня был уровень секретности, который делал меня невыездным. А это означало, что служить в составе Группы, которую могут послать выполнять специальные задачи за пределы Союза, я не могу.
Ну, а в 1992 году ситуация в КГБ изменилась. Зарплаты были маленькие, большинство молодых профессионалов уходили в охранный бизнес. Да не было уже ни КГБ, ни государства, его создавшего — Советского Союза. Однако осталась Россия… А ее должен был кто-то защищать. Так я оказался в подразделении «А».

БУДЁННОВСКИЙ КРЕСТ
— Вы участвовали в разных специальных операциях, но самым тяжелым испытанием, вероятно, стал Будённовск. По итогам операции Вас наградили медалью «За отвагу». Чем стало лично для Вас участие в тех событиях?
— До этой операции у нас было негласное правило — не рисковать жизнью ни одного заложника и постараться обезвредить, но не убить террористов. Не секрет, что при освобождении, например, воздушного судна, офицеры не всегда даже брали с собой на борт оружие, чтобы случайно не повредить самолет, не убить террориста. То есть по инструкции было положено обезвредить преступников с помощью приемов рукопашного боя.
По причинам, которые от нас не зависели, в Будённовске мы не смогли воспользоваться фактором неожиданности. Когда попали под шквальный огонь в двадцати-тридцати метрах от больницы, у нас был первый шок. Второй, когда мы увидели заложников — больных, привязанных к решеткам окон. Стон двух тысяч голосов до сих пор в ушах. Освободить их бескровно мы не могли. Нужно было какое-то политическое решение. Аналогичное тому, что было принято в «Норд-Осте»: да, видимо, будут жертвы, но операцию проводить необходимо.
Но в Будённовске такого решения принято не было. Операцией руководили не профессионалы по борьбе с терроризмом, а дилетанты. Мы завязли. В результате потеряли троих товарищей, семнадцать бойцов были тяжело ранены. Я потом общался с ребятами, которые принимали участие в штурме дворца Амина в Кабуле. Они уверяли, что даже там не было такой плотности огня. По качеству, силе своего оружия террористы превосходили нас. После Будённовской операции были сделаны серьезные выводы. Подтверждение тому — «Норд-Ост».
— Можно ли сказать, что в Будённовске спецназ сохранил Бог, судьба? Ведь все могло обернуться совершено иначе.
— В Будённовске мы просто чудом вышли из-под адского огня террористов, у нас на глазах погибли несколько наших товарищей. Фёдор Литвинчук и Андрей Руденко лежали от меня метрах в десяти, но плотность огня была такая, что только через четыре часа, под прикрытием подошедшей брони, их смогли эвакуировать с поля боя.
После этого кто-то очень серьезно уверовал в Бога, кто-то предпочел больше не рисковать. Я же для себя решил: коль скоро мне выпало жить, то я не имею права довольствоваться простыми обывательскими радостями. Смысл моей теперешней жизни в том, чтобы наполнить ее достойным содержанием, — больше прочувствовать, узнать, увидеть, сделать.
— Знаю, что Вы были в Будённовске с необычной миссией — песенной…
— В августе 2009 года вместе с Анитой Цой и моим боевым товарищем Геннадием Соколовым мы дали серию благотворительных концертов на Северном Кавказе в рамках Общественной гражданской акции неравнодушных людей «Помнить, чтобы жизнь продолжалась». Турне было посвящено памяти жертв террористических актов, совершенных в Чеченской Республике, Северной Осетии и Ставропольском крае.
Грозный, Гудермес, Беслан… Выступали мы и в Будённовске. Я показал Аните место, где находился во время штурма больницы. Моя боевая позиция была в котельной напротив главного корпуса. На подоконнике, откуда я четыре с половиной часа вел огонь из пулемета, до сих пор от ложа ПК осталась вмятина. Стрелял аккуратно одиночными патронами, чтобы не попасть в заложников, которых басаевцы — в качестве живого щита — прикрутили к окнам.
Когда летом 2010 года я приехал в Будённовск вместе со съемочной группой RenTV, то я, ведя своеобразную экскурсию, вновь пережил те страшные дни. Конечно, легче приезжать с иной миссией — концертной; видеть, как тебя встречают аплодисментами, без слез и горя, благодарят за то, что мы помним про них, за то, что принесли радость в дома.

ОСОБЕННОСТИ СЛУЖБЫ
— Существует такое, я бы сказала, странноватое мнение, что в экстремальные профессии идут люди, пережившие в детстве или юности некую психологическую травму. Так ли это? И вообще, что является стимулом для службы в Спецназе?
— На протяжении своей службы я много раз задавался вопросом, что же все-таки заставляет молодых ребят, часто имеющих семьи, детей, выбирать такую профессию, которая не просто связана с постоянным риском для жизни… На мой взгляд, вряд ли стимулом пойти на такую службу и быть готовым рисковать своей жизнью могла быть какая-то детская психологическая травма. Я стал военным потому, что я вырос в военной среде. Даже не помню какого-то целенаправленного влияния родителей, сам принял решение.
Думаю, что огромным стимулом для молодых ребят, которые приходят в спецназ, является романтика. И плюс здесь, конечно, накладывается некая генетическая специфика личности. Если взять детство, то уже тогда видно, что есть послушные мальчики, которые ходят в детский сад за ручку, а есть и этакие «сорви-головы», которые не слушаются взрослых. И, видимо, это связано не только с социальной средой, с родителями, но с некой предрасположенностью. Есть некая склонность к риску и удовольствие оттого, что в какие-то моменты выделяется адреналин в кровь. Удовольствие от выполненной операции, когда в итоге были спасены люди. Это очень острые эмоциональные переживания…
Скажу так: к нам приходят, в основном, люди, способные получать удовольствие от самопожертвования. Но не факт, конечно же, что все они после тщательного отбора остаются служить. Очень серьезные требования, кроме физических, предъявляются к кандидатам на службу в данном подразделении. Именно эмоционально-психические свойства каждого ставятся во главу угла. Каким образом человек реагирует на экстремальную ситуацию, каким образом он воспринимает страх и как под его воздействием он способен выполнять какую-нибудь задачу. Как он взаимодействует со своими друзьями, насколько уживчив в коллективе.
Сила нашего подразделения не только и не столько в индивидуальной, огневой, физической подготовке сотрудника, сколько именно в слаженной командной работе. Бывает, что человек очень мужественный, готовый к самопожертвованию, но плохо находит общий язык с товарищами, не реагирует на какие-то пожелания руководства, своих друзей. Это может привести к тому, что в какой-то критический момент он не сможет правильно отреагировать на ситуацию, и будут жертвы не только среди сотрудников спецназа, но и, скажем, среди заложников. Такие люди на каком-то этапе отсекаются. Хотя это очень редкие случаи.
Наверное, это каждым воспринимается по-разному. Мое личное мнение: нельзя упрекать человека, мужчину в недостаточной смелости, мужественности. Каждый человек хорош по-своему. Надо просто понимать, что каждый человек наделен какими-то характеристиками собственными и зависит от этих характеристик. Это индивидуальное свойство организма — реагировать, действовать в таких экстремальных ситуациях.
— Получается, что способность действовать в команде является обязательным условием для службы в спецназе?
— Обязательным, но не единственным. Существуют другие важные составляющие. Любая специальная операция состоит из множества ситуаций. Ты в составе команды должен органично изменять направление, тактику и стратегию. Ты зашел в дверь — можешь встретиться там лицом к лицу с террористом, который бросает в тебя гранату, или после этой двери какой-то подземный ход идет… Нельзя действовать как в тетрисе, например, подставляешь фигурки и все.
Однажды, в самом начале нынешнего периода борьбы с терроризмом, я был свидетелем одной операции… Раздается команда на штурм, группа начинает проход, но после подрыва входной двери ее створками сильно ранит впереди идущего сотрудника. Так вот, меня поразило, что вместо решительного продолжения штурма все остальные сотрудники стали этого раненого товарища вытаскивать в безопасное место. В результате вместе с террористами там погибло и несколько заложников. Команда не была готова к ситуации, что кого-то из них могут ранить, что помочь товарищу может кто-то один. Они стали делать то, что сделали бы обыкновенные люди в такой момент. Итог плачевный.

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА
— Когда бойцы отправляются на задание, их психологически готовят к нему? Существуют какие-то специальные методики, тренинги?
— Есть наработанные личным опытом, в частности, в нашем подразделении, психологические игры, которые проводятся в составе микрогрупп, троек или пятерок, работающих по какому-то направлению. Цель в том, что когда возникнет экстремальная ситуация, ни у одного из офицеров из этой тройки не подогнутся ноги, и он не потеряет сознание от страха. Очень сильным стимулом является уверенность в своем товарище. На отработке учебных элементов четко понимаешь, что если что-то произойдет, твой товарищ поможет, прикроет тебя, вытащит тебя с поля боя раненого, окажет первую помощь.
Вспоминаю одну из операций… Мы выходили на исходный рубеж, и я в какой-то момент понял, что мы немного неправильно выдвигаемся, что мы идем не совсем в том направлении, которое было обозначено исходной задачей. И вот, с одной стороны, я это понимаю, а с другой стороны… Я четко для себя просчитал, что есть командир, он принял такое решение, даже если он, по-моему, неправ, я не хочу задавать вопрос «почему».
— Вы анализировали эту ситуацию?
— Да, и понял, что стимулом для того, чтобы не трусить, являются мои товарищи. Или еще одна ситуация. Мы совершали марш-бросок с полной выкладкой в горах, на большой высоте, при нехватке кислорода. Там и налегке-то идти тяжело, а тут за спиной 30 килограммов. Потом один из сотрудников сказал: «Я много раз хотел остановиться: все, больше не могу. Но я смотрел на тебя, Алексей, и понимал, что тебе еще тяжелей, чем мне. И мне было просто стыдно остановиться». Нас тогда готовили к серьезному мероприятию. Он, конечно, не хотел остаться за бортом. Это для сотрудника специального подразделения просто беда.
— Насколько я могу судить, допуск для операции всегда являлся для сотрудников… знаком качества, что ли. Если кого-то не брали, то это воспринимается как личная трагедия.
— Был один случай в первые годы моей службы. Так получилось, что мы вылетали на боевое задание, а самолет оказался недостаточно вместительным. Пилот сказал, что возьмет тридцать два человека с боекомплектом, троим придётся остаться: не взлетим, и всё. Наш командир не стал решать сам, кто из сотрудников не полетит. Он отвел в сторону около десяти молодых сотрудников, которые меньше трех лет служили, и сказал: «Ребята, я не хочу вмешиваться, сами решите между собой, кто останется».
Не было ни одного, кто бы сказал: «У меня жена рожает», или еще что-то. Все сказали, что хотят лететь. Решили короткую спичку вытянуть. Я никогда не забуду, как один из сотрудников, когда ему выпала короткая спичка, заплакал. Вот просто заплакал. Из-за того, что он не будет участвовать в задании, к которому готовился полтора года.
— Ваша профессия связана с очень высоким стрессовым порогом. Как это влияет на адаптацию к обыденной жизни?
— Это один из самых сложных вопросов, которым я, выйдя в запас, занимаюсь. У нас каждый сотрудник в возрасте где-то около 33-35 лет должен сделать выбор: или остаться с перспективой занять руководящий пост в подразделении, или переходить на гражданские профессии.
Большей части наших сотрудников приходится выбирать гражданский образ жизни. Это связано с тем, что к тридцати пяти годам происходит достаточно серьезный физический и психологический износ организма. Человек психологически, эмоционально уже не готов выполнять эту работу. Организм устал. Найти себя в гражданской жизни — очень тяжелая задача.
Служа в нашем подразделении, офицер живет в коллективе с ясными представлениями: честь, мужество. Мне иногда задают вопрос: «А нет ли у вас дедовщины?» Я говорю: «Какая может быть дедовщина, если завтра молодой парень вместе со своим полковником в составе одной группы пойдут выполнять задание?» И в случае чего, этот самый лейтенант будет спасать жизнь своему полковнику. Какая может быть дедовщина? Пуля не выбирает…
В октябре 1992 года офицеры Группы «А» учредили Ассоциацию ветеранов подразделения антитеррора «Альфа». Ее основной целью является адаптация ветеранов к гражданской жизни. Мы пытаемся и после службы сохранить свой социум, свое братство. Продолжаем общаться, оказывать друг другу поддержку. И рассказываем обществу, что такое спецназ и что такое Группа «Альфа». При этом ничего не навязываем. Мы такие… Но не будет спецназа, не будет и России. И это не пафос, а, к сожалению, суровая реальность, неоднократно подтвержденная событиями, в том числе в Будённовске, Беслане и Москве.

ПО «ВЫСОКОЙ ТРАВЕ» И ГИМН «АЛЬФЫ»
— Одним из классических клипов, посвященных антитеррору, является ролик «По высокой траве», где Вы и Геннадий Соколов поете вместе с Николаем Расторгуевым. Как возникла идея его создания?
— Ну, сначала была песня… Захотелось необычным образом поздравить ветеранов и действующих сотрудников Группы «А» с юбилеем. А также вспомнить о тех, кого нет среди нас. Позволю тут себе небольшое отступление. Очень тяжело терять боевых товарищей — тех, кого ты хорошо знал, с кем жил и воевал… В нашем подразделении есть институт наставничества. Я был тогда начальником оперативной группы, и ко мне прикрепили будущего Героя России Владимира Ульянова. Как новый сотрудник, он был первое время моим подопечным. Володя запомнился мне как человек очень активный, интересующийся и при этом вежливый, корректный. Он погиб осенью 2003 года в Чечне при захвате главаря банды.

Окончание читать – тут:

Фотогалерея: