Андрей Шальопа: Меньше всего я хотел споров

Источник
Сценарий фильма о подвиге 28 бойцов 316-й стрелковой дивизии под командованием генерала И. В. Панфилова, осенью 1941 года вставших на пути у немецкого танкового батальона, Андрей Шальопа начал писать в 2009 году, но широкая общественность о проекте узнала в 2013-м, когда на краудфандинговой платформе «Бумстартер» картина собрала более 3 млн рублей. На «Панфиловцев» тогда обратил внимание Дмитрий Гоблин Пучков, а затем и министр культуры Владимир Мединский. Рекордные для истории отечественного краудфандинга сборы 2013-го Шальопа вместе с командой конвертировал в небольшой фрагмент фильма и продолжил сбор средств среди обычных зрителей. Те проголосовали рублем, скинув на создание фильма о героях, оборонявших Москву, уже более 34 млн рублей.
Министерство культуры не осталось в стороне, тоже выделив создателям патриотичной ленты грант, а также защищая историю панфиловцев от тех, кто подвиг называл исторической фальсификацией.
Предлагаем вашему вниманию интервью со сценаристом и сорежиссером фильма Андреем Шальопой.

— Мне показалось, что ваш фильм — это такой кинематографический аналог «Бессмертного полка» — народной акции с важной этической составляющей, которая возникла снизу, а государство ее поддержало, когда ее уже невозможно было игнорировать. То же самое произошло с вашим фильмом: большая часть средств была собрана с помощью краудфандинга, и только потом подключилось министерство культуры. Какие цели вы ставили перед собой семь лет назад? Сейчас, накануне премьеры, насколько достижимыми они вам кажутся?

— Мы ставили исключительно творческие цели. Нам хотелось снять кино про подвиг 28 панфиловцев. Нам нравилась эта легенда, и фильма такого нет, что очень здорово. Свято место не бывает пусто; кто-то должен был это сделать рано или поздно. Мы решили, что это будем мы. Когда мы только начинали работу над проектом, я писал сценарий и мы с Кимом (Ким Дружинин, сорежиссер — Прим. КиноПоиска) делали первые шаги по его проработке, мы, конечно, понятия не имели, во что это превратится. Мы думали, что в идеальном варианте мы сможем найти какие-то деньги и снять свое кино. После того как начался сбор добровольных пожертвований, оказалось, что возможно собрать большую сумму таким путем, и это, с одной стороны, было невероятно трогательно, с другой — мы понимали, что чем больше денег мы собираем, тем больший груз ответственности на нас ложится, тем выше ожидания. Мы понимали, что это уже принадлежит не нам, это принадлежит людям, и мы должны быть очень внимательны.

У нас всегда была высокая планка качества, но это отношение общественности к проекту подняло вообще на другой уровень все, что мы делаем. Если посмотреть на результат оттуда, из 2009 года, скажу за себя: я более чем удовлетворен результатом. На мой вкус, получилось здорово, даже интереснее, чем я себе представлял. Но окончательно я буду удовлетворен, когда закончится прокат и когда станет понятно, полюбился ли наш фильм зрителю. Если фильм понравится нашему зрителю, а я в это очень верю, тогда я скажу: я счастлив.

— Насколько сильно менялся сценарий по мере того, как вы понимали, что вы получаете дополнительное финансирование и ваши возможности растут? Ведь в 2009 году в нашем кино было немного постмодернистское отношение к войне. Вышло аниме «Первый отряд» — что-то вроде «Ночного дозора» про Великую Отечественную войну. Когда появились первые тизеры вашего фильма, были аналогии с «300 спартанцами» — и визуальные, и по построению кадра. Казалось, что это будет тоже миф-миф. Однако в результате фильм получился более историческим, чем постмодернистским. Вы сделали то, что хотели, или переписывали сценарий?

— Сценарий я не переписывал. Движение от постмодернизма к советской киноповести случилось на этапе написания сценария. Мне нравится эстетика комикса; это определенное культурное явление, и иногда оно бывает очень уместным. Для того чтобы рассказать эту историю, есть разные пути, разная эстетика, в том числе и такая, постмодернистская. Но, когда я начал заниматься сценарием, начал находить информацию и воплощать ее в текст, чем дальше я продвигался, тем больше постмодернизм уходил, его место занимала советская эстетика военной киноповести. Под конец я понял, что вообще не хочу, чтобы это и близко был кинокомикс. А поскольку это героика, конфликт очень простой: герои защищают родину от врагов, в нашем случае Москву. Простая драматургия героики подразумевала монументальность.

Первый тизерный ролик мы делали, когда у нас вообще не было никаких средств. Мы делали его своими силами, снимая на разные камеры — на обычный Handycam, на фотоаппарат. Первые танки мы снимали на RED. Все это дело мы смонтировали, покрасили, добавили какие-то эффекты. На тот момент это все было еще на любительском уровне. Хотя мы очень старались. Главный месседж того тизера: это фильм о героях, о подвиге, и ничего лишнего в нем не было. Мы не обманули ожидания, мне кажется, но эстетика поменялась, да. Что касается сходства с «300 спартанцами», то оно неизбежно: это похожая история. Бой малого числа против большого числа в узкой горловине. Время от времени такие события в истории случаются, когда перед небольшим количеством воинов встает задача сражаться с большим количеством. Когда они себя ведут так, как вели себя спартанцы или панфиловцы, об этом потом слагают легенды. Эта аллюзия неизбежна. В этом нет ничего плохо. Язык-то другой совсем.

— Отношение зрителя во многом определяется тем, какая у него изначально установка относительно истории о 28 панфиловцах, считает он ее достоверной или нет. Мне ближе всего слова командира Капрова, которые часто перевирают: сражалась целая рота, а не один взвод, но все сражались геройски. Его версия не отрицает героизма всей роты, но позволяет сконцентрироваться на 28 героях.

— Меньше всего я хотел споров на эту тему. И не думал, что стану их неизбежным участником. Самое неприятное, что в «Википедии» — а молодые люди, впервые услышав сочетание «28 панфиловцев», сначала обращаются к интернету и попадают по первой ссылке именно туда — перевраны цитаты, можно прочитать, что подвига не было. Прочитав целую статью в «Википедии», эти люди закрывают ее и могут, например, написать письмо мне: а зачем вы снимаете фильм по пропагандистской сказке? Самый большой вред в том, что утверждение «Подвиг 28 панфиловцев — это неправда» превратилось в мем. Как и любой мем, он тиражируется с бешеной скоростью и дико устойчив. Вирус такой.

Это расстраивает, потому все было не так. Подвиг никто никогда не развенчивал. То, что 4-я рота 2-го батальона сражалась у Дубосеково, что 28 фамилий, высеченных на памятнике, — это фамилии настоящих воинов, которые там сражались, и большинство из них погибли, ни у кого не вызывает сомнений. Это настоящий подвиг времен войны. Как и любой подвиг, который превращается в легенду. От него отпадает все лишнее, остается голая суть. Живые люди превращаются в монументы — это естественный процесс, который в любой национальной культуре происходит. Я надеюсь, что наш фильм, если его посмотрит большое количество людей, в какой-то степени расставит точки в этом споре. 28 панфиловцев (при всей конкретике места боя, фамилий, дат) — символ этих боев, и в этом их основная функция. Это символ битвы за Москву. Как символ, он должен существовать и будет существовать всегда.

— Есть вполне научное объяснение, почему нам легче сопереживать 28 панфиловцам или 300 спартанцам, хотя со спартанцами вместе было несколько тысяч крестьян. Есть число Данбара, которое обозначает количество людей, с которыми мы в принципе можем поддерживать эмоциональную близость. Ничего страшного в индивидуализации истории нет, особенно когда речь идет о художественных произведениях. Насколько искусство вправе мифологизировать историю, если речь идет о сравнительно недавней истории, а не о такой далекой, как 300 спартанцев?

— Насколько позволительно искусству что-то менять? Не знаю, позволительно или нет, но меняется всегда. Я не знаю ни одного байопика, где не была бы переврана биография того, о ком рассказывают. Далеко за примером ходить не надо. «Легенда № 17» — в ней мало общего с реальной жизнью Харламова, хотя он совсем недавно жил среди нас, а игроки, которые с ним играли, живы и здоровы, можно было спросить любого. История Хью Гласса («Выживший») вообще ничего общего не имеет с правдой.

Другое дело, когда ты рассказываешь историю о ком бы то ни было, ты вычленяешь в ней для себя самое важное и об этом рассказываешь. Разные рассказчики вычленяют разное. Это историки могут размахивать друг перед другом документами, которые они вынули из архивов, и говорить: вот здесь же русским языком написано. Или твердить: а у меня вот немецкий документ, и здесь по-немецки написано. Они могут спорить, и это тоже нормально. Но они говорят об однозначных фактах. Культура устроена по-другому. Художник берет что-то его волнующее и передает это своим языком.

— Мне понравилось, как на пресс-показе вы объяснили сцену, в которой герои перед боем обсуждают реально существовавшую легенду о семи самураях. Потом там есть переход к ковбоям из «Великолепной семерки», а завершается все 300 спартанцами. Вы сказали, что смысл в том, чтобы объяснить отношение к подвигу и смерти у разных этносов.

— Это разговор людей перед боем. Они неминуемо в бой вступят, и в бою им придется совершить выбор, им придется жить в этом бою. С чем в душе они будут жить? Вполне естественно поговорить о том, что либо придаст силы, либо наоборот. Отсюда разговор об известных легендах. История о семи самураях — о том, как семь доблестных воинов сражались с большим количеством врагов, почти все выжили, победив своих врагов — совпадает с тем отношением, которое мы пытаемся донести в нашей картине. Потери неизбежны, но надо жить. Нужно стремиться к победе и к жизни. История 300 спартанцев выглядит в этом смысле менее привлекательной, потому что они погибают, а кто будет сеять хлеб? Кто будет биться в следующем бою? Хотя доблесть спартанцев никто не осуждает. 28 панфиловцев в нашей культуре — это герои легенды, и они вправе знать героев других легенд, потому что они принадлежат одному миру. Это уместно.

— Эта сцена создает такую общую Вальхаллу, в которую попадают все герои.

— Вы это очень хорошо прочитали. Многие сочли это неуместным постмодернизмом, что не может меня не огорчать, но задумка была именно такая.

— Каждый сценарист, работая с историческим материалом, выражает себя через детали. У вас герои взаимодействуют с землей на физическом уровне. Даже не как с родиной, а как с почвой. Откуда рождаются такие идеи, какую мысль вы хотели донести акцентами, которые не встретишь в современном российском военном кино?

— Как создается сценарий? В нем описываются действие, пространство и с помощью диалогов то, что герои говорят. Диалог, как и действие, не может быть пустым, ради заполнения пространства. Как не может герой просто переставлять коробочки, просто чтобы было какое-то действие в кадре. Действием и диалогом ты рассказываешь какую-то историю. У нас в фильме плотность смыслов в диалогах очень велика. Отношение к тому, что мы физически чувствуем, как ранят землю, на которой мы живем, очень важно. Лично я это чувствую. Природу ранят. Леса горят, траншеи как раны, воронки как раны — это очень важно. Это наше отношение к нашей земле, ведь мы воюем на своей территории. Когда солдаты воюют на других территориях, они этого не испытывают, им не страшно, что сгорит лишняя деревня. Это не у них дома — это у нас дома. А вторая мысль, которая лейтмотивом идет через весь фильм: мы должны жить. Для многого. И для победы, и для жизни после победы. Это очень простые и понятные символы.

— В военных фильмах часто после того, как дым боя рассеивается, показывают зеленые поля. У вас в финале все остается серым. С одной стороны, это дизайнерское решение, чтобы потом написать красным на сером фоне «28 панфиловцев». Есть за этим какая-то идея, может, ваше отношение к современности?

— В чем метафора? Мы только что прожили с этим людьми в настоящем. Они становятся черно-белыми, уходя в прошлое. Но преемственность между прошлым и настоящим остается. Наше настоящее совсем недалеко от прошлого. Черно-белая фотография с панфиловцами, которые стоят и смотрят на закат, и черно-белый памятник — это та самая преемственность. На самом деле это было совсем недавно. Я привык, что война — это давным-давно, в прошлом. Но я родился в 1972 году, и, когда мне было пять лет, к моей бабушке в гости приходили ее друзья-однополчане. Это были молодые мужики, все в медалях, они пили водку, о чем-то разговаривали, шутили — и так каждый год. В школе было полно воевавших учителей, на День Победы они надевали кители с медалями.

— Хотели бы снять свой фильм без поддержки министерства культуры? Ограничилось ли вмешательство министерства финансированием?

— У нас в народном сборе средств приняли участие 34 тысячи человек. На самом деле чуть меньше, потому что многие жертвовали деньги не один раз, а несколько. В финальных титрах указаны все в хронологическом порядке, и если Иван Петров внес деньги пять раз, то его фамилия там указана пять раз. Если бы в сборе приняли участие 100 тысяч человек, то я вижу в этом только плюс. Это объединило бы больше людей, как созидательное народное движение. Министерство же помогло нам не только деньгами, но и как информационный ресурс. Мединский очень нам помогал. Он с самого начала хотел помогать и, когда мог, всегда это делал, за что ему спасибо. Не было такого, чтобы министр что-то пообещал и не сделал. Министерство обратило внимание на наш проект, хотя мы буквально вышли из леса. У меня нет даже сценарного и режиссерского образования, у Кима — актерское образование. Мы начинали как энтузиасты. То, что в нас поверили и дали нам государственное финансирование, — это очень здорово. И это прецедент, который должен был состояться.

— Как в проекте участвовали разработчики онлайн-игр Gaijin?

— Без них проект не состоялся бы. Основатели Gaijin Entertainment, братья Антон и Кирилл Юдинцевы, пришли раньше гранта от министерства культуры, летом 2014 года. Мы начали сотрудничество с того, что у себя в игре они сделали продвинутый пакет «Танки-34», который стоил очень недорого относительно того, что получал игрок. Стоил он 1000 рублей, и 500 рублей из этой суммы переводились нам. Онлайн-игра Gaijin «Гром войны» популярна по всему миру, поэтому сумма была ощутимая. Потом ребята решили, что они готовы войти как партнеры целиком. В итоге большую часть проекта финансировала Gaijin. У нас немного компьютерной графики, но она есть, и с ней помогала тоже компания Gaijin. Они помогли с экспертизой, оборудованием, со звуковой библиотекой. Не говоря уж о рекламном, юридическом, административном ресурсе.

— Наверное, многих вдохновит ваш пример, многие захотят заниматься производством кино. Расскажите, как вы стали сценаристом?

— Я не учился на сценариста. Первый фильм, который мы сняли с Кимом, назывался «Поймать ведьму». Его легко найти в интернете. Это был самый первый сценарий, который я написал. Он в огромной степени строился на диалогах. Хотя это мокьюментари-хоррор. Мой друг Денис Елеонский, режиссер, тогда сказал, прочитав сценарий: слушай, отличные диалоги; давай я познакомлю тебя с людьми; это очень часто нужно в кино. Благодаря ему я попал на конкурс, который был создан, чтобы набрать сценарную группу для мыльной оперы. Я никогда не писал сценарии под заказ. Я этот конкурс прошел, попал в группу, и дальше мы два года писали сценарий мыльной оперы, 250 с лишним серий. Это было жутко здорово, очень интересно и полезно. Пока я работал над этим проектом, я для себя сформулировал концепцию, как писать диалоги, что в них быть должно, чего быть не должно.

Это мой подход. Совсем не значит, что все кино должно быть таким. Можно сделать кино вообще без диалогов, и это будет круто. Но я это люблю, это та форма языка, которая мне нравится. В работе над сценарием «28 панфиловцев» меня никто не ограничивал во времени, и у меня была возможность вылизывать эти диалоги многократно; каждое слово, каждый знак препинания взвешивать, чтобы получился хороший текст. Но потом этот текст обрел вторую жизнь, после того как его произнесли актеры. Это

Фотогалерея: